Владимир Леонович (1933 - 2014)
***
Я знаю без искусства,
что жизнь моя сбылась
и от избытка чувства
со смертью обнялась.
Не рано и не поздно —
посередине лет —
и солнечно, и звездно,
и просто: свет и свет.
ПЕРЕВОДЧИК, СЛОМАЙ КАРАНДАШ
Кари крис – кари крис –
кари крис* –
не умеешь – и врать не берись.
Переводчик, сломай карандаш:
перескажешь – размажешь – предашь.
Этот подлинник неуследим.
Подвиг – подвигом переводим.
* Ветер свищет (груз.).
***
За острой желтизною дрока
дороги белой не видать.
Когда осыпалось барокко,
тогда открылась благодать.
Тропа моя ушла к бурьяну,
к боярышнику и к стене —
к Галактиону, к Тициану,
ко всей неведомой родне.
Еще рукою суеверной
ветвь ломаную отведу,
еще увижу свет безмерный...
К стене щербатой подойду
и повернусь — и что-то щелкнет,
как на рассвете первый дрозд,
и перед тем, как все умолкнет,
вытягиваюсь в полный рост.
У МОРЯ
Я насчитал в ротонде
четырнадцать колонн.
На синем горизонте стояли
слон и слон.
Потом один улегся,
растаял без следа.
Другой потек-повлекся
неведомо куда.
А катер развернулся
на малой глубине
и чуть не пер-вер-нулся
на собственной волне —
однако, не желая
такого ничего,
и баржа пожилая
гуднула на него.
Она прошла сутуло
с песком и кирпичом.
Она уже тонула
и знала что почем.
ПОКЛОН КОСТРОМСКИМ СТАРУХАМ
Река — тогда она была рекой -
снесла меня, едва зашёл по шейку,
но я спасён был бабой костромской
и на плоту отшлёпан хорошенько.
…Всё вижу: мутная вода желта,
а ноги тут же отнялись со страху,
на корточках на лаве баба та
полощет, пялит белую рубаху.
Нет голоса, пускаю пузыри…
Махну рукой… Меня на стрежень тащит..
Янтарно-зе’ркальная изнутри…
Мальчишка тонет и глаза таращит:
весь берег солнечный, костры в цепях,
плоты, платки — отчётливо и колко -
телега с бочкой — мельком, второпях
и навсегда уже… Ой, Волга, Волга!
Но Тот, Кто это сверху видеть мог,
Тот бабу под локоть толкнул: гляди, мол -
вон головёнка, будто поплавок,
то вниз её, то вверх — и мимо, мимо…
ОНА УВИДЕЛА — и в воду плюх!
В опорках, в юбке…
И сегодня в лица
я вглядываюсь костромских старух -
и каждой,
каждой
надо поклониться.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРОШЕНИЕ
И миру: что же ты не судишь?
И клиру: что же не клянешь?
И щели глаз презреньем сузишь
и круто за угол свернешь.
Повадка старого гимнаста —
свернув, не скрадывать угла —
подобна выучке танцкласса,
глядящегося в зеркала.
Как совесть, ты осиротеешь.
Как милость примешь смерть свою.
Шагами не слоги разделишь
последнюю Ектению:
Спаси, о Господи! Помилуй,
храни Ее — в Ней жизнь моя...
И полнится любовной силой
последняя Ектения.
* * *
Сквозь дождь и дерево нагое
свет фонаря едва прошел —
как ломкой золотой дугою
широкий вспыхнул ореол!
И поэтическое зренье
подобную имеет власть:
вся жизнь вокруг стихотворенья
сомкнулась и переплелась.
Я вижу свет перед собою
и жизнь кругом, и вся она
и каждая черта — любовью
осмыслена, озарена...