Георгий Дроздов приводит рассказ своего деда Михаила. "Я в Бога поверил на войне и из-за одного человека. Звали Анатолий. Он служил в нашем танковом расчете с декабря 1941-го. Механиком. Парень был с Псковщины, из городка Порхова. Он был весь спокойный, с виду неторопливый. И всегда крест на шее. Перед всяким боем он обязательно осенял себя крестным знамением.
Наш командир - Юра, яростный комсомолец, прямо видеть не мог ни крестика этого медного, ни крестного знамения.
- Ты что, из попов?! - так и налетал он на Анатолия. - И откуда вы, такие, беретесь? И как тебя только на фронт позвали? Ты же не наш человек!
Толя с обычным своим достоинством отвечал не спеша, с расстановкой: "Я наш, пскопской, русской, стало быть. И не из попов, а из крестьян. Верующая у меня бабушка, дай ей Бог здравия, она и воспитала в вере. А на фронте я - доброволец, ты же знаешь. Православные всегда за Отечество воевали".
Юрка кипел от злости, но придраться к Толе, кроме креста, было не за что - танкист был как полагается. Когда в 42-м мы однажды едва не попали в окружение, помню, как Юрий нам всем сказал:
- Значит, если у немцев окажемся, всем приказ - застрелиться. Нельзя сдаваться!
Мы молчали, подавленно и напряженно, один Толя ответил, как всегда не торопясь:
- Я стреляться не могу, этого греха Господь не прощает, самоубийства, стало быть.
- А если к немцем попадешь и предателем заделаешься? - зло бросил Юрий.
- Не заделаюсь. Мы, пскопские, - людишки крепкие, - ответил Толя.
Слава Богу, мы тогда избежали окружения и плена...
В начале 1944-го, в Белоруссии, несколько экипажей получили приказ идти к узловой станции, где наша пехота уже несколько часов вела бой. Там застрял немецкий состав с боеприпасами - он тянулся на подмогу крупному соединению, что пыталось отбить у нас ключевую позицию... Бой был короткий. Две наши машины сразу запылали. Наш танк обогнул их и, на полном ходу, шел к уже видневшейся за деревьями станции, когда что-то шарахнуло по броне и вдруг вспыхнул огонь внутри в кабине. ...
Танк встал. Мы с Толей выволокли самого молодого из нас, Володю, из люка, на землю опустили и отбежали с ним метров на сорок. Смотрим - мертвый. Бывает, что сразу видно... И тут Толя кричит: "А где командир?" И верно, нету Юрия... А танк уже горит весь, полыхает. Толя перекрестился, бросил мне: "Прикрой!" - и назад. Когда я подбежал к танку, он уже тащил Юрку вниз. Командир был жив, его просто сильно контузило и обожгло. Он почти ничего не видел. Но именно он, услыхав вдруг скрежет, ... закричал: "Братцы, поезд! Прорывается!" ...
И вдруг мы услышали, как взревел и зарокотал наш танк... Танк горел весь, горел, как огромный факел. <...> Немцы, увидев несущийся на них огненный смерч, подняли беспорядочную стрельбу, но остановить Т-34 уже не смогли. Полыхая пламенем, танк на полном ходу врезался в передние вагоны немецкого состава. Помню, как лопнул воздух от адского грохота: это стали один за другим взрываться ящики со снарядами. ...
В медсанбате Юрка плакал, как мальчишка, и повторял, хрипло кашляя: "Миша, слушай, а как же Бог-то? Ему же, Тольке-то, нельзя было себя убивать. Раз он верующий! Что же теперь будет-то!"
Спустя два года я приехал на Псковщину, в маленький Порхов. <...> Я нашел небольшую церковь. Там бабушку Толи и самого Толю помнили. Тамошний старенький батюшка благословлял его перед уходом на фронт. Этому батюшке я честно, как на духу рассказал всю Толину историю и как он погиб. Батюшка задумался, перекрестился, покачал головой. И по полному чину отпел раба Божия Анатолия, за Отечество и веру православную убиенного. Душу свою положившего за Отечество".
http://www.russika.ru/arueva/2.2.html