Наталья Нарочницкая «За что и с кем мы воевали». Ч. 9
ч.1 http://a-g-popov.livejournal.com/1772626.html
Ч.2 http://a-g-popov.livejournal.com/1772828.html
Ч.3 http://a-g-popov.livejournal.com/1773098.html
Ч.4 http://a-g-popov.livejournal.com/1773474.html
Ч.5 http://a-g-popov.livejournal.com/1773783.html
Ч.6 http://a-g-popov.livejournal.com/1774029.html
Ч.7 http://a-g-popov.livejournal.com/1774280.html
ч.8 http://a-g-popov.livejournal.com/1774463.html
ТОЛЬКО ЛИ ЗА СВОБОДУ И ДЕМОКРАТИЮ ВОЕВАЛИ США?
***
США вообще собирались выждать в надвигавшейся войне между Германией и СССР до их истощения или до того момента, пока уже не начнутся геополитические изменения структурного порядка, которые кардинально изменят соотношение сил. Сообщение советской разведки о такой позиции США сопровождалось записью полного текста доклада Рузвельта своему кабинету от 29 сентября 1937 года. Доклад же был предварительно обсужден с Рэнсименом — специальным представителем британского кабинета Болдуина, и о выводах и позиции Америки говорилось так:
«Если произойдет вооруженный конфликт между демократиями и фашизмом, Америка выполнит свой долг. Если же вопрос будет стоять о войне, которую вызовет Германия или СССР, то она будет придерживаться другой позиции и сохранит свой нейтралитет». «Но если СССР окажется под угрозой германских империалистических, то есть территориальных стремлений, тогда должны будут вмешаться европейские государства, и Америка станет на их сторону».Здесь, во-первых, ясно, какой неприятностью оказался пакт Молотова—Риббентропа, поменявший временно приоритеты Гитлера. Англосаксы явно предпочитали, чтобы Германия и СССР истощили друг друга, а вмешались бы лишь в том случае, если бы Германия побеждала и вся Евразия попадала бы под ее полный контроль.
***
А вот что означала так называемая Атлантическая хартия — декларация Ф. Рузвельта и У. Черчилля от 14 августа 1941 года об общих целях войны. Она превозносится как полная абстрактными демократическими принципами, акцент делается на отсутствии у этих стран «стремлений к территориальным или другим приобретениям». Хартия близка по духу Программе В. Вильсона и ленинскому Декрету о мире («мир без аннексий и контрибуций»). Но декларированный отказ признать «территориальные изменения, не находящиеся в согласии со свободно выраженным желанием заинтересованных народов» никогда не анализировался в широком идеологическом, политическом и международно-правовом контексте.
На самом деле именно эта хартия стала первым провозглашением глобалистских критериев и права англосаксонских держав назначать сами критерии.
***
США и Великобритания объявили и о своем решении содействовать «восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем». На фоне гитлеровской агрессии против всей Европы это звучало красиво, но никакой ссылки на гитлеровскую агрессию в документе не было. Это означало «освободить» не только тех, кто подвергся нападению или захвату гитлеровской Германией, но и других, находившихся в составе суверенных государств в ареале, охваченном войной. Под «нациями» имелись в виду не государства, но и народы, которые не имели своей государственности. Если бы этот пункт был расшифрован требованием вернуться к «положению до войны», это означало бы лишь отмену всех завоеваний гитлеровской Германии, стран оси и сателлитов.
Это было провозглашением права признавать или не признавать довоенные реалии. Фактически это эвфемизм для объявления карты мира «чистой доской» и своего права «начертать судьбу населяющих ее народов», как гласила формулировка полковника Хауза, расшифровывавшая пункт об охваченной революцией России из Программы XIV пунктов.
***
Вот попавший в Архив внешней политики России документ — секретный меморандум Государственному департаменту американского Совета по внешним сношениям от 22 августа 1941 года под весьма циничным названием «Вопросы американской политики, касающиеся нацистско-большевистекой войны». Через неделю после Атлантической хартии с ее проповедью борьбы за свободу народов и демократию этот документ показывает изнанку, прагматизм которой смутил бы Талейрана и Макиавелли. Перечень вариантов поведения США демонстрируют интересы, весьма отличные от официальных деклараций и обращенных ко всему миру и к СССР инициатив:
«ЕСЛИ БОЛЬШЕВИСТСКИЙ РЕЖИМ СОХРАНИТСЯ:
а) Станет ли Америка соучастником Советской России в войне против Гитлера.
б) Должна ли Америка добиваться установления равновесия между (послевоенной) Германией и Россией путем создания независимых от них обеих буферных государств.
в) В случае нападения Японии на Приморье, должны ли тогда США вмешаться путем интервенции на Дальнем Востоке.
ЕСЛИ БОЛЬШЕВИСТСКИЙ РЕЖИМ ПАДЕТ:
а) Должна ли Америка стараться восстановить большевизм в России.
б) Должны ли США по примеру Гитлера санкционировать массовое переселение народов для создания буферной зоны между Германией и Россией.
ЕСЛИ ПОСЛЕ БОЛЬШЕВИСТСКОГО РЕЖИМА БУДЕТ УСТАНОВЛЕН РЕЖИМ СОТРУДНИЧЕСТВА С ГЕРМАНИЕЙ:
а) Должны ли США не дать возможность этому режиму установить контроль над Транссибирской железной дорогой.
б) Должна ли Америка подготовить на Дальнем Востоке противников этого режима (Китай, Япония)», (выделено автором)
СМЫСЛЫ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»
***
«Холодная война» была абсолютно неизбежна не только в силу закономерностей мировой политики и политической географии тем более в период, когда весь мир стал единой ареной, куда вышли США с их вездесущими интересами. Ее психологический тон объясняется лишь колоссальной идеологизацией мировой политики с обеих сторон — как коммунизмом, так и либерализмом, по сравнению с классическими международными отношениями прошлого, в основе которых лежал национальный интерес, а не универсалистские идеи. Война интересов велась давно за кулисами военного сотрудничества и лишь обрела специфическую форму.
***
Для обоснования принципиально новой концепции отношений с СССР Запад нуждался в замене идеологических клише времен войны. В качестве идейной парадигмы «главного содержания эпохи» стала борьба свободного мира и демократии против угрозы коммунизма.
При этом воинствующе антикоммунистический Запад полностью взял на вооружение выгодную ему большевистскую нигилистическую интерпретацию событий: Россия и русская история «упразднены» безвозвратно в 1917, а СССР является не продолжением тысячелетнего государства, а соединением совершенно независимых и самостоятельных наций. Это определение, как будто согласованное в неких высших мировых сферах, с одинаковой неизменностью применяется до сих пор как в отечественной — сначала марксистской, потом — либеральной, так и западной политической доктрине с той разницей, что в первой соединение объявлено благом «под сиянием пролетарской революции», а во второй — насильственным игом «под железным обручем тоталитаризма».
***
Резолюция конгресса США от 17 июля 1959 года постановила отмечать ежегодно «неделю порабощенных наций» и стала законом P.L.86–90, обязавшим президентов из года в год подтверждать цель США освободить жертвы «империалистической политики коммунистической России, приведшей с помощью прямой и косвенной агрессии, начиная с 1918 года к созданию огромной империи, представляющей прямую угрозу безопасности Соединенных Штатов и всех народов мира». «Находящимися под советским господством» были названы все народы союзных республик, «Казакия» и «Идель-Урал», кроме русского. Это неопровержимо демонстрирует главный аспект холодной войны, не понятый ни либеральной частью русской эмиграции, ни ортодоксальными коммунистами: борьба не с коммунизмом, а борьба с «русским империализмом», причем на самой территории исторического государства российского, которая никогда до революции не подвергалась сомнению самыми жесткими соперниками России на мировой арене.
Малоизвестная книга Льва Е. Добрянского, профессора Джорджтаунского университета и председателя «Комитета по проведению недели порабощенных наций», разработчика концепции, реализованной на государственном уровне, проясняет историю эпизода. Посвящение книги «забытым борцам Украинской Повстанческой Армии» указывает на галицийское происхождение самого автора. Добрянский интерпретирует Октябрьскую революцию как «сокрушающее восстание всех нерусских народов России» и призывает вновь разрушить «русский колониальный гнет» над «тюрьмой народов».
Он (не без оснований) видит мало общего между взглядами и философией Маркса и советским великодержавием — «конечным продуктом марксизма-ленинизма на российской почве» и предлагает применять к СССР оценки из «Тайной дипломатической истории», в которой Маркс призывал вернуть Россию к Московии в положении Столбовского мира. Полагая величайшей ошибкой Запада избрание такой внешнеполитической идеологии, которая позволила «русскому колониализму и империализму, неизменному с Ивана III, прикрываться жупелом коммунизма», Добрянский и другие авторы доказывают, что компас «русского медведя», его «полярная звезда» неизменно указывают на захваты и порабощения нерусских народов. Эта терминология обнажает преемственность москвофобии Добрянского: эвфемизмы «северный медведь», «полярная звезда» были широко распространены в польской и галицийской антирусской публицистике перед Первой мировой войной.
Этот документ был хорошо известен советскому руководству. Н. Хрущев обрушился с обвинениями на Р. Никсона в ходе его визита в Москву. Тот же, осознавая, что требование в федеральном законе расчленения государства, которому он наносит визит, вопиюще противоречило международному праву, смущенно оправдывался и даже назвал решение Конгресса «глупым». Добрянский и его «Комитет по празднованию недели порабощенных наций» были весьма возмущены «капитулянтской» позицией Никсона и организовали требование опубликовать содержание бесед Никсона с Хрущевым, озвученное сенатором Фулбрайтом. Тем не менее, этот эпизод и резолюция были скрыты от советской общественности и даже не стали разрешенной мишенью для обстрела советским агитпропом.
***
Характерной является позиция западной интеллигенции — по своим философским устоям левой и даже поклонницей основ марксизма. Она с сочувствием относилась к идее революции и к большевистской России и закрывала глаза на «красный террор», когда физически уничтожались коренные русские сословия. Певцами русской революции были всемирные литературные и общественные знаменитости, отказавшиеся, как Р. Роллан, Ж.П. Сартр и другие, осудить революционный террор. В 50-е годы западные интеллектуалы отвернулись от СССР и осудили репрессии, но не против носителей национального и религиозного начала, а лишь те, что гильотинировали октябрьских Робеспьеров, когда «революция как Сатурн, начала пожирать собственных детей».
Либералы разочаровались в СССР, но не в идее революции. Послевоенный СССР уже не удовлетворял мировой левый дух революций и ниспровержения как раз потому, что внутренне идеологически уже утратил импульс антихристианского вызова миру, перестал «в нужной мере» быть анти-Россией. Вместо бунта против любых исторических и духовно-культурных устоев и традиций, каким был Октябрь 1917, Май 1945 превратил СССР в державу с интересами, вполне определяемыми, несмотря на идеологические искажения, традиционными критериями, и соблюдающую правила игры на мировой арене, а внутри страны создал жесткую общественную иерархию и вовсе не левую, а право-консервативную систему ценностей, весьма отличную от ранне-большевистской.
Но именно это и сделало послевоенный СССР объектом отторжения.
***
Что касается постсоветских либералов-западников, то они под флагом антикоммунизма очевидно щадили ортодоксальных большевиков и пламенных революционеров — истинных носителей марксизма, умалчивая об их открытом неприятии всего, что составляло русское национальное и православное начало, по-видимому, потому что разделяли его. Они, став передовым отрядом перестройки, весьма избирательно обрушивались на историю. Они не поведали о терроре ленинской гвардии, в 80-х годах еще не известных обществу, ибо пришлось бы реабилитировать объект их преступлений — «единую и неделимую» Россию.
***
Новомышленники, искусно направляя обличения исключительно на «сталинизм», намеренно ограничивались 30-ми годами. Однако, историки знают, что тот период был по критериям репрессий лишь вторым актом драмы после чудовищных двадцатых, но среди жертв уже оказались сами разрушители России. Вопреки заблуждению, репрессии 1937 уступали красному террору 1922–1924 годов. По сравнению с А. Луначарским, Ю. Лариным, П. Стучкой — основоположником теории революционной законности А. Вышинский — «ренегат», возродивший на смену «революционной целесообразности» «буржуазные» понятия меры вины и меры наказания. На фоне явного пиетета по отношению к Ленину особая ненависть Запада и внутренних «советских западников» к Сталину объясняется отнюдь не вкладом в злодеяния.
Сталин, учившийся в духовной семинарии, по-видимому, прекрасно понимал историософский неизменный смысл устремлений Запада в отношении мира и России. В отличие от «европоцентризма» ортодоксального большевизма и позднесоветского диссидентства он глубоко презирал «декадентский» Запад со всем его ценностным багажом и не имел никакого комплекса неполноценности или моральной зависимости от него. После подчинения в 20 годы советской экономики интересам американских банкиров, Сталинская стратегия и в 30, и, тем более, на рубеже 40–50 годов, жестко повернула против Запада во всех его попытках использовать СССР и его ресурсы (прежде всего сырье) в своих интересах.